Чего стоит Париж? - Страница 40

Мари Туше – возлюбленная Карла? Эта уж точно желает знать правду. Она короля действительно любила. К тому же Мари – гугенотка, а стало быть, вероятно, не откажет в помощи королю Наварры. Вот только проку от ее помощи, что от мухи окороков. Ей она сейчас самой нужна больше, чем кому-либо. Без Карла она никто.

А, скажем, сама Екатерина? Мысль, быть может, бредовая, но почему нет? Ведь если считать, что Паучиха непричастна к убийству, то ей оно – плевок в лицо. Во-первых, любимый не любимый, а все-таки сын и король. Спускать такое – значит поощрять цареубийство. Такой грех в семействе Медичи не в чести. Во-вторых, и это, быть может, даже важнее, чем первое. Если Карла убили не по указу матери, а, вероятно, это именно так, значит, его смерть не входила в планы королевы. Может ли Черная Вдова позволить кому-либо играть в такие игры на своей доске? Никогда в жизни! Она в прежние годы слишком долго терпеливо сносила унижения, чтобы теперь простить кому бы то ни было даже намек на них. Что из этого следует? Что волею судеб в этом деле мы на одной стороне. Имею ли я право пренебрегать таким союзником? Ни в коем случае! Остается одна мелочь – доказать моей милой теще, что мы не враги. Роли поменялись. Не так давно в Лувре она меня убеждала примерно в том же.

В любом случае нужна встреча! Конечно же, не в Париже. Там до Екатерины не добраться, лучше и не пробовать. Где тогда? Нет вариантов. Пока нет. Хорошо, временно оставим. До изменения обстановки. К тому же д'Орбиньяк сказал, что она и сама ищет со мной встречи. Значит, случай обязательно представится. Необходимо только обставить это рандеву надлежащим образом. А то ведь, неровен час, умрешь и не заметишь.

Кто еще? Кто заинтересован в том, чтобы дознаться до истины? Никто? Совсем никто? М-да. Выходит, так. Хотя… О чем это я?! Как же нет?! Есть! Моя дражайшая супруга Маргарита Валуа! А если вдуматься, то и ее сестра Клод, жена герцога Карла Лотарингского не прочь разузнать побольше об убийстве брата. Судя по слухам, именно у нее, в Шалоне, сейчас и лоселилась прекрасная королева Наваррская. Поговаривают, что болезнь старшей сестры Марго, помешавшая ее светлости прибыть на нашу свадьбу, была вызвана известиями о готовящемся в Париже «празднестве». Если так, то, возможно, и о смерти брата его очаровательным сестрам что-либо известно. Как ни крути, как ни выходи из себя, а один из главных подозреваемых в организации этого подлого убийства нынче ночью скрашивает тоскливое одиночество моей жены.

Сакр Дье! С этим надо кончать! Погостила, и хватит. Пора и честь знать. Пожалуй, самое время заехать в Шалон за моей ненаглядной половинкой. Этого ни Паучиха, ни Марго, ни Гиз от меня наверняка не ожидают. Что ж, вот и славно! Значит, так и сделаем.

– Отчего вы не спите, сын мой? – раздался возле самого плеча голос брата Адриэна.

Я невольно вздрогнул. Погруженный в раздумья, я и мыслить позабыл о соседях по импровизированной лежанке.

– Думаю. – Мои сказанные вполголоса слова прозвучали в ночной тишине неожиданно громко.

– Похвально, сир. Вот деяние, столь же полезное для государя, сколь и редко встречающееся в наши дни. Не преступлю ли я порога вежливости, осведомившись, что же тревожит вас в такой поздний час?

– Размышляю о смерти кузена Карла.

– Вот как? И это, судя по всему, гнетет вас?

– Я не убивал его, святой отец, и намерен доказать это во что бы это ни стало.

– Сын мой! Что и кому вы собираетесь доказывать? Покуда вы слабы и гонимы, на устах у всех вы будете слыть убийцей, даже если сам покойный государь, восстав из гроба, назовет имя истинного убийцы. Молва столь же жестока со слабыми, сколь раболепна пред сильными мира сего. Станьте сильным – и вы опровергнете все обвинения, которыми осыпав вас двор и чернь. Господи! – вздохнул монах. – Мне ли это говорить вам? Ведь ваши же пасторы твердят, что успешность и есть знак любви Господа к своему неразумному чаду.

– Вы тоже не любите гугенотов?

– Сир, мне не пристало их любить. Но, честно говоря, не писания Кальвина и Лютера тому виной. В них, несомненно, много верного, и наша церковь, безусловно, нуждается в глубоком очищении и покаянии. Беда в другом. В той самой успешности. Ведь стоит подобной красивой на первый взгляд идее возобладать в мире, как разбойник, ограбивший бедного пахаря, окажется более любимым Всевышним, чем смиренный сеятель, взращивающий хлеб в поте лица своего. Кто же захочет пасти овец и стричь шерсть, когда купец, продающий ткань, сотканную из этой шерсти, успешнее и ткача, и стригальщика, и пастуха? Ваши пасторы, надеюсь, по недоумию, а не из злого умысла готовы разрушить мир, в котором каждому есть место, ради Господа, ссужающего свою милость под проценты. Впрочем, князья, возносящие на щит имена ересиархов, и думать не думают ни о высоком предопределении мирового порядка, ни о том, что несет пастве столь обманчиво прелестное толкование Божьего слова. Они говорят, позабыв о Творце: «Чей закон, того и вера». Но не здесь ли скрыта затоптанная грязными ногами граница, отделяющая данного Царем небесным государя от алчного разбойника. Вот, к примеру, вы, мессир, можете ли назвать причины, которые подвигли вас сменить веру дедов на ту, что завещала ваша покойная матушка?

– Отчасти вы сами ответили на свой вопрос, преподобный отче. Такова была воля моей матери. Отчасти же виной тому разврат и непотребство, которые творятся в Церкви Римской.

– Я уже говорил об этом, и здесь вы правы. Грехи наши преследуют нас, точно слепни девицу, обращенную Зевсом в корову, – вздохнул монах. – Но и первая, означенная вами причина, и вторая – по сути своей светские и имеют отношение к вере не более, чем одежда, которую вы носите, – к вам. Месяц назад это было одеяние вельможи, затем потертая куртка возчика, вчера ночью – кираса воина, сегодня – плащ странника. Впереди же, когда верны предсказания Нострадамуса и Козимо Руджиери, вас ждет горностаевая мантия франкских королей. Но и то, и другое, и третье – всего лишь одеяние. Вы не перестаете быть Генрихом Бурбоном, меняя одно платье на другое.